Главный герой повести — Акакий Акакиевич, бедный титулярный советник из Петербурга.
Однажды Акакий Акакиевич заметил, что его старенькая шинель совсем пришла в негодность. Он отнёс её к портному Петровичу, чтобы тот залатал её, однако последний отказался чинить шинель, сказав, что надо шить новую. Акакий Акакиевич уменьшил расходы: по вечерам прекратил пить чай, старался ходить на цыпочках, чтобы не истёрлись ботинки, реже отдавал прачке бельё в стирку, а дома, чтобы не изнашивать одежду, носил только халат. Наконец, премия к празднику оказалась больше ожидаемого, и титулярный советник вместе с портным отправляются покупать материал для новой шинели.
И вот, однажды морозным утром Акакий Акакиевич пошёл в департамент в новой шинели. Все принялись поздравлять его. Позднее, он отправился на именины к помощнику столоначальника. Акакий Акакиевич был в прекрасном расположении духа. Ближе к полночи он возвращался домой, когда к нему вдруг со словами «А шинель-то моя! » подошли «какие-то люди с усами» , сняли шинель с плеч и сильно избили.
На следующий день Акакий Акакиевич явился в департамент в старой шинели. Многим стало жаль его, и чиновники советовали обратиться за помощью к «значительному лицу» , потому что это лицо было недавно ещё бедным. «Значительное лицо» накричал на Акакия Акакиевича, да так, что тот «вышел на улицу, ничего не помня» . В Петербурге в то время было ветрено, морозно, а шинель была старая, и, вернувшись домой, Акакий Акакиевич слёг в постель. Поправиться он уже не смог и через несколько дней умер.
С тех пор у Калинкина моста стал появляться призрак «в виде чиновника» , стаскивавший с прохожих шинели, шубы, пальто. Кто-то узнал в мертвеце Акакия Акакиевича. Не было никакой возможности угомонить мертвеца. Однажды через эти места проезжал «значительное лицо» . Мертвец сорвал и с его плеч шинель, и с криком «твоей-то шинели мне и нужно было!» , исчез.
"Приведение было уже однако выше ростом, носило преогромные усы, и, направив шаги, как казалось, к Обуховому мосту, скрылось совершенно в ночной темноте"...

По словам Бунина, написанию рассказа способствовала случайно увиденная летом 1915 года в Москве в витрине книжного магазина обложка повести Томаса Манна «Смерть в Венеции»: в начале сентября 1915 года, находясь в гостях у двоюродной сестры в Орловской губернии, «я почему-то вспомнил эту книгу и внезапную смерть какого-то американца, приехавшего на Капри, в гостиницу „Квисисана“, где мы жили в тот год, и тотчас решил написать „Смерть на Капри“, что и сделал в четыре дня — не спеша, спокойно, в лад осеннему спокойствию сереньких и уже довольно коротких и свежих дней и тишине в усадьбе… Заглавие „Смерть на Капри“ я, конечно, зачеркнул тотчас же, как только написал первую строку: „Господин из Сан-Франциско…“ И Сан-Франциско, и всё прочее (кроме того, что какой-то американец действительно умер после обеда в „Квисисане“) я выдумал… „Смерть в Венеции“ я прочёл в Москве лишь в конце осени. Это очень неприятная книга».

Антон Антонович Дельвиг - поэт первой трети 19 в., один из лучших друзей А.С. Пушкина, с которым они были знакомы с лицейских лет; т.н. поэт пушкинской поры.

Могу привести несколько примеров: лиха беда - пути начало; подмога; найдет морока; хвать; тошно и мн. др.

Метафоры: руку само подымает перо, сердце вскипает, расписать перрон в рай, (соловьев) камнями с ветки;
Эпитеты: песенный дар;
Сравнение: погода такая, что маю впору, настроение - китайская чайница;
Анжабеман: ... носильщику, контролеру/ билетов; ...контролёру/ строго воспрещается;
Авторские слова: трелёр, глаза к земле низя, подхихикнул;
Всё стихотворение пронизано иронией, это организующее всё стихотворение средство выразительности.

«Слова о полку Игореве», «Капитанская дочка» А.С. Пушкина, «Василий Теркин» А.Т.Твардовского, «Житие протопопа Аввакума, им самим написанное».

"Тени прошлого" - шестистопный ямб, кольцевая рифма. "14 декабря" - четырехстопный ямб с перекрестной рифмой.

"Возьми хоть Генриха Восьмого: нагл против него прямо учитель воскресной школы. А возьми Карла Второго, Людовика Четырнадцатого, Людовика Пятнадцатого, Иакова Второго, Эдуарда Второго, Ричарда Третьего и еще сорок других; а еще были короли в старые времена — англы, и саксы, и норманны — так они только и занимались, что грабежом да разбоем. Поглядел бы ты на старика Генриха, когда он был во цвете лет. Вот это был фрукт! Бывало, каждый день женится на новой жене, а наутро велит рубить ей голову. Да еще так равнодушно, будто яичницу заказывает. «Подать сюда Нелл Гвинн!» — говорит. Приводят ее. А наутро: «Отрубите ей голову!» И отрубают. «Подать сюда Джейн Шор!» — говорит. Она приходит. А наутро: «Отрубите ей голову!» И отрубают. «Позовите прекрасную Розамунду!» Прекрасная Розамунда является на зов. А наутро: «Отрубите ей голову!» И всех своих жен заставлял рассказывать ему каждую ночь по сказке, а когда сказок набралось тысяча и одна штука, он из них составил книжку и назвал ее «Книга Страшного суда» — ничего себе название, очень подходящее! Ты королей не знаешь, Джим, зато я их знаю; этот наш забулдыга все-таки много лучше тех, про кого я читал в истории. Возьми хоть Генриха. Вздумалось ему затеять свару с Америкой. Как же он за это взялся? Предупредил? Дал собраться с силами? Как бы не так! Ни с того ни с сего взял да и пошвырял за борт весь чай в Бостонской гавани, а потом объявил Декларацию независимости — теперь, говорит, воюйте. Всегда такой был, никому не спускал. Были у него подозрения насчет собственного папаши, герцога Веллингтона. Так что же он сделал? Расспросил его хорошенько? Нет, утопил в бочке мальвазии, как котенка. Бывало, зазевается кто-нибудь, оставит деньги на виду — так он что же? Обязательно прикарманит. Обещается что-нибудь сделать и деньги возьмет, а если не сидеть тут же и не глядеть за ним в оба, так обязательно надует и сделает как раз наоборот. Стоит ему, бывало, только рот раскрыть — и если тут же не закроет покрепче, так непременно соврет. Вот какой жук был этот Генрих! И если бы с нами был он вместо наших королей, он бы еще почище обжулил этот город. Я ведь не говорю, что наши какие-нибудь невинные барашки, тоже ничего себе, если разобраться; ну а все-таки им до этого старого греховодника далеко. Я одно скажу: король — он и есть король, что с него возьмешь. А вообще все они дрянь порядочная. Так уж воспитаны".

Если Вы имеете в виду любовь как романтическое чувство, то на этот вопрос затруднительно ответить однозначно. Он говорит, что Настасью Филипповну любит "любовью-жалостью", а Аглае прямо говорит о том, что в иные моменты их совместной жизни в провинциальном городке почти и ненавидел ее, а еще он боится смотреть ей в лицо. Аглаю, скорее всего, он и в самом деле любит.

Символизм.